Просветление Джона Шермана


“Моя цель в донесении до вас этой духовной мелодрамы не в том, чтобы сказать, что молотить вслепую вокруг как делал это я - это правильный метод осуществления самоисследования, но скорее показать вам плохим примером, что самоисследование непобедимо. Вы не можете делать его неправильно. Не важно как плохо вы будете его делать - когда намерение выяснить, чем вы являетесь, вступает в игру, самоисследование неизбежно приводит вас домой”.

В 1993 году я находился в федеральной тюрьме в Инглвуде, штат Колорадо на пятнадцатом году моего заключения за серию политически мотивированных банковских ограблений и актов саботажа, которые я совершил в 70-ые. В то время я был абсолютно, полностью незаинтересован в чем-либо духовном. Задолго до этого я убедил себя в том, что все духовные вещи были просто историями, которые мы рассказываем сами себе чтобы провести себя через дни жизни без умирания от отчаяния при виде всей очевидности бессмысленности и безнадежности наших жизней – жизней, которые в конце-концов были просто трупами, ходящими и говорящими до тех пор пока они снова не вернутся в могилу. У меня действительно не было никакого интереса в чем-либо духовном. Но в сентябре 1993, мой друг пригласил меня на встречу с духовным учителем, приезжающим в тюрьму – по его словам, великолепной, светловолосой американкой из южных штатов – с каким-то экзотическим индийским духовным учением. Он спросил меня не хочу ли я пойти в часовню и провести пару часов с ней. Ну, конечно, я захотел. Её цель была не важна. Мне предлагают шанс провести пару часов в небольшой группе с великолепной блондинкой из южных штатов с каким-то экзотическим учением. Какие в таком предложении могут быть минусы?

В тот вечер, когда она должна была появиться, я шел в часовню, как вдруг со мной случилось нечто, что, как я предполагаю, оглядываясь назад, наверное, было панической атакой. Я был парализован ужасом. Я знал, что я умру. Мое сердце громыхало, я обливался потом и задыхался. Я думал, что у меня, возможно, сердечный приступ, хотя я не чувствовал никакой боли. Так что, вместо того, чтобы пойти на встречу с великолепной и экзотической женщиной, я просидел все это время на скамейке в том, что называют верхним блоком, ожидая, пока это переживание угаснет и уйдет. Пока я сидел там, ко мне пришла способность рационализировать его и увидеть, что оно вовсе не было таким уж серьезным как мне казалось. И когда мой друг вышел из часовни, он спросил меня почему я не пришел, и я сказал – «О, у меня были дела получше» - и забыл обо всем этом.

Почти немедленно после этого, я начал посещать встречи с парой тибетских буддистов, которые приезжали в часовню раз в неделю из Института Наропы в Боулдере – они были учениками Трунгпа Ринпоче. Я не знаю почему я это делал, у меня не было никакого внезапного духовного озарения; я просто начал ходить, и слушать что они говорят. И я был изумлен обнаружением того, что все о чем они говорят, я уже знал. Я не знал, что я знал до тех пор, пока я не услышал от них, но раз услышанные – каждый инсайт, каждое понимание, каждое буддистское учение которое они предлагали я тут же распознавал как то, что я всегда знал как истинное. Так что я начал буддистскую практику. У меня очень хорошо получалось и я прогрессировал очень быстро.

Люди, которые приезжали от Института Наропы были весьма впечатлены мной. Бог знает о чем они думали, но они казались весьма восхищенными тем, что нашли меня в тюрьме. Спустя какое-то время, они привезли тибетского ламу, чтобы он дал мне прибежище и обеты бодхисаттвы. Я ясно видел, что я буддист, всегда был, и несомненно всегда буду. Я не знаю как рассказывать эту историю моего знакомства с буддизмом так, чтобы это имело смысл – потому что никакого смысла не было; это просто раскрывалось и захватывало меня с какой-то неумолимой, непреодолимой неизбежностью.

Я также ходил на еженедельные встречи с людьми, которые приходили, чтобы поговорить о Гангаджи (блондинке из южных штатов), и проносили видео её сатсангов. Разве это было не странно? Я, бывший абсолютно недуховным, теперь каким-то образом был полностью пойман этим духовным миром, этой духовной игрой. Но у меня появилась, через мои глубокие буддистские понимания, способность различать между истиной и ложью в этой сфере, или так я думал, и я ходил на встречи Гангаджи с миссией. Я хотел показать людям, которые были захвачены ею, что она лгала, была притворщицей и мошенницей, и что им не надо было её слушать. Полагаю, я хотел спасти их от её соблазнительного предложения. «Буддисты в этой сфере уже 2500 лет», говорил я им с чувством, о котором я гордо думал как о великом сострадании – «и они знают, что они делают. Просветление требует долгой, тяжелой работы; требует дисциплинированной медитативной практики и, возможно, много жизней для достижения освобождения, а эта женщина приходит и говорит, что вам не надо делать ничего. Держитесь от неё подальше, она - яд», предупреждал я их.

В апреле или мае 1994, спустя три или четыре месяца моей буддистской практики, человек, который впервые пригласил меня в духовный мир, был переведен в другую тюрьму. Он занимал неофициальную позицию посредника между тюремной администрацией и восточными духовными персонажами, которые посещали тюрьму, и в его отсутствие эта роль просто естественно перешла ко мне, новоявленной звезде тибетского буддизма в федеральной тюрьме Инглвуд. Так что, когда для Гангаджи пришло время снова посетить нас в июне 1994, я был ответственным за организацию визита и уведомление заключенных о нем, и в вечер, когда она должна была приехать, я должен был приготовить часовню, встретить её, сопровождать и так далее. Я был рад делать это, мне было все равно – она могла быть самим дьяволом, но я был также счастлив с дьяволом, как был с богом. Так что я сделал все, что было нужно, и когда пришло время, я собирался встретить её и затем пойти играть в теннис. Я любил теннис в те дни.

Я встретил её на улице, на тротуаре. Она подошла ко мне, взяла меня за руку, посмотрела и сказала, «ты должно быть Джон» (она знала моё имя, потому что люди, которые занимались её учением в тюрьме говорили ей об этом парне, который ненавидел её, и говорил о ней плохо, и был так жестко против неё настроен).

И пока она произносила эти слова, все остановилось. Я не знаю, как это еще сказать, все просто остановилось. Мысли остановились. Бесконечное перемещение внимания с объекта на объект остановилось. Весь аппарат мысли и понимания, намерения, мотива, истории, памяти – все, чем я верил, что я являлся – просто испарилось. И, в отсутствии всего остального, я остался.

Конечно, я тут же и полностью влюбился в неё. Я провел первый год после нашей встречи в состоянии невероятного блаженства и ясного видения чистой реальности единства всего бытия. Я писал ей почти каждый день – и о чудо из чудес – она отвечала почти так же часто. Она говорила обо мне всюду, куда ходила. Я был её любимцем, её звездой. И я провел этот первый год погруженный в блаженство – нет суждения, нет предпочтений, ничего, кроме блаженства.

Но на дне всего этого было убеждение, невидимое, но от этого не менее сильное, что это блаженство, это новое состояние, эта новая история – были на самом деле мной. К тому времени я начал читать каждую духовную книгу, до которой мог добраться. Я вижу сейчас, что я делал это для того, чтобы я мог лучше рассказать себе историю пробужденного Джона Шермана, самореализованного Джона Шермана; новой, улучшенной версии Джона Шермана. Я прочел книги Пападжи. Я прочел Нисаргадатту и буддистский канон пали, прочел книги Вей Ву Вея и Руми; прочел Веды, Гиту, Упанишады, сутру Сердца и Алмазную сутру, сутру Ваджра Самадхи, сутру Десяти Великолепных Путей Действия, сутру Лотоса и многие другие сутры Махаяны; прочел Трипитаку, Йогу Васиштху, Шанкару и его учения. Я не стал читать Раману, потому что я уже знал, что он может предложить. Все, что у него было – это вопрос «кто я?», а уже знал кто я: я – Бытие-Сознание-Блаженство, я – Само Осознание, свежее, чистое и незамутненное. Я написал Гангаджи в тот год, что «я слышу как камни поют мне безмолвные арии Существования». Так что мне не нужен был Рамана, он был слишком простым, слишком элементарным для меня.

И спустя год или около того, я обнаружил нехватку блаженства. Обнаружил себя хотящим другие вещи, более человеческие вещи, как настоящая любовь с женщиной, или больше непосредственного физического доступа к Гангаджи, или выход из тюрьмы, или достаточно денег чтобы жить в тюрьме с комфортом, и затем, по освобождению, какая-то надежда на безопасность и комфорт… такие вещи. Я обнаружил себя желающим эти вещи и многие другие, и не имеющим их, и переживание блаженства и рая начало раскрываться как совсем не то, чем казалось. И, как с любым действительно хорошим наркотиком, спуск был даже более ужасающе болезненным, чем полет возвышенно прекрасным.

Так что, переживание рая, блаженства и единства всего, и отсутствия отделенности раскрошилось в ничто перед лицом моего нового растущего убеждения, что я нуждался и чувствовал нехватку, и не получал определенные важные переживания: новая история меня появилась, история разоренного Джона Шермана, в бедности и нужде. Что будет происходить со мной, когда я выйду из тюрьмы? У меня не было работы. Не было денег. Я не знал, как делать хоть что-то. Не было никого, кто бы любил меня… Что мне было делать? Как выжить? Поможет ли мне Будда тогда? Поможет ли Гангаджи?

Все это с треском накатило накатило на меня очень быстро, и то, что было раем, целым годом абсолютного блаженства, теперь открыло мне свое другое лицо – которое было ужасом, уродством, клаустрофобией, зажатостью, ненавистью, нуждой, недостатком, хотением и не получением, тщетным сопротивлением, цеплянием, терянием, жаждой…

Я впал в крайнее отчаяние. Я помню как хотел кричать и молить Бога, в которого я не верил, сделать так, чтобы я никогда не встречал эту женщину, сделать так, чтобы я никогда не слышал о просветлении, или самореализации, или чем угодно из этого хлама. До встречи с ней у меня все было в порядке. Я играл в теннис, играл в бридж, выкуривал косячок время от времени, потешался с друзьями, я и вправду был в порядке. У меня не было много, и я не ожидал многого. Но теперь, увидев рай, блаженство и вечную свободу без условий, а потом увидев как все это исчезло, я бы отдал все, чтобы вообще никогда об этом не слышать. Я слышал, как буддисты говорили, что это величайшая удача в жизни даже услышать слово «просветление». Я вспоминал это и бранился на воспоминания об этом. Я бы отдал все, чтобы никогда не услышать это слово и просто оказаться там, где начал, чтобы получить второй шанс сказать Алану, парню, который пригласил меня увидеть Гангаджи, «Нет, меня это не интересует». Но ад не уходил, хотение не уходило. Клаустрофобия не уходила, боль, страдание, больное агонизирование не уходили. Ничто из этого не уходило.

Так что, в конце-концов, в своем отчаянии, не в силу какого-то понимания, инсайта или нового озарения, но движимый только безнадежностью и безвыходностью, я впервые обратился к Рамане. Я начал читать Раману. Я носил большую красную книгу, Разговоры с Раманой Махарши, всюду, куда ходил, и читал её все время. Я читал её, и не мог понять практически ничего из того, о чем он говорил. Он говорил о концепциях, с которыми я был знаком, и практиках, с которыми я был знаком, как пранаяма, мантра, и джапа, о пустоте и разрушении ума, и так далее, но он говорил о них так, как если бы они не имели отношения к делу. Люди приходили к нему с вопросами, и, хотя он был неверотяно эрудирован и осведомлен о вещах, относящихся к духовной сфере, и имел глубокое, немедленное понимание того, о чем они спрашивали, и хотя он отвечал им изнутри этого понимания, используя его словарь и точку зрения, ему было ясно, что все это не имеет отношения к сути.

Единственная вещь, в которой был действительно заинтересован Рамана, был вопрос «кто?». Во всяком случае без исключения, Рамана вдохновлял любого, кто бы ни приходил к нему, выяснить действительность того, чем они являются. Он никогда не отклонялся от этого. Никогда. Снова, и снова, и снова. Кто это спрашивает? Для кого существует эта проблема? Кто нуждается в этом? Кто страдает от этого? Кто хочет этого? Кто вы, на самом деле? Что вы, на самом деле?

В отношении эго, он воодушевлял этих духовно образованных людей забыть все, что они могут знать о предполагаемом несуществовании эго, и вместо этого советовал ухватиться за эго, «взять его за глотку». Это были его слова: держаться за него, и смотреть откуда оно приходит, куда уходит, что это. Он говорил о я-мысли и советовал всем посмотреть и увидеть откуда я-мысль возникает. «Откуда она приходит?», спрашивал он. «Да, я знаю, что вы наполнены духовным пониманием, вы знаете все о блаженстве, и вы адепт пранаямы и так далее, но что насчет этого я? Чем является это я? Что это, на самом деле?» Вот все, что интересовало его. Он говорил им просто делать это: «Просто выясните что вы есть, и все остальное уладится само».

В моем отчаянии, я воспринял его слова буквально. И я начал смотреть, изо всех сил, чем же я являюсь. Я не был слишком хорош в этом, но я стал искать я-мысль, искать эго, субъект, осознание. Я начал искать то, что постоянно. Что я есть, на самом деле? Откуда эта мысль «я» возникает? К чему она относится? О чем эта история-из-одного-слова «я», в конце-концов?

Мне очень повезло, потому что я был в тюрьме, и потому что из-за прошлых провинностей мне приходилось работать только 20 минут в день. Администрация тюрьмы запретила мне работать ближе чем за 30 метров от любого компьютера, и единственной работой, которая подходила под эти условия, было чистить туалет в комнате отдыха персонала. Эта работа занимала 20 минут или около того, после чего я был вполне свободен гулять по двору, или находиться в своей камере, или делать что бы то ни было еще, что не приводило меня в близость с компьютерами.

Так что я проводил все мое время в смотрении – смотря, смотря, смотря, читая Раману и смотря, и ничего более. Я был полностью увлечен, полностью одержим на самом деле – необходимостью выяснить истину самого себя. Я слышал, что Рамана сказал мне, что единственная проблема это ложное убеждение по поводу того, чем я являюсь, и что единственное решение это правда, и что правда легка. Я слышал, что Рамана сказал мне, что никакие переживания, никакие явления и феномены, ничто из плохого, и ничто из хорошего не имеют никакого значения здесь. Они не неправильны. Ваши практики не неправильны, ваши убеждения не неправильны, ваши хорошие штуки и плохие штуки не неправильны. Они просто не имеют отношения к делу здесь. Выясните, чем вы являетесь, и все образуется само.

Я часто сидел на своей койке и смотрел вовнутрь. Я знал, как недуховно это было даже думать о том, чтобы смотреть вовнутрь. Я имею в виду – нет внутреннего и внешнего, верно? Все едино, нет внутреннего и внешнего, нет верха и низа, меня или вас, нет страдания, нет завершения страдания и так далее. Но все же, мне нужно было делать что-то. Мне нужно было где-то искать, так что я пытался от всего сердца посмотреть внутри, выяснить, чем является «внутрь». Что это - внутри? Где это расположено? И я искал «я» и я искал «Я». И я искал эго. Я находил переживания зажатости и нужды, маленькие узелки неприятного ощущения, которые обнаруживали себя внутри того, что казалось телом. И это чувствовалось как я. Так что, это должно быть эго. Мне было все равно, что это было духовно неправильно.

Я просто отправлялся к чему бы то ни было, что чувствовалось как я, и придерживался этого, хватал за глотку. И ничего особого не происходило. Но я продолжал, и продолжал. Я сидел на своей кровати и придерживался этих переживаний нужды, хотения, зажатости и агрессии, и я придерживался их и говорил себе молчаливо, со всей агрессивной энергией, которую мог собрать, «Умри! Умри! Умри!», от всей души пытаясь убить эту штуку. В конце-концов, это является самым распространенным духовным инсайтом, что эго нужно или убить, или исцелить, и исцелить его мне казалось действительно маловероятным.

И однажды, сидя на своей кушетке, пытаясь заставить его умереть, на меня снизошло – «Эту штука никогда не умрет!» И я взорвался от смеха. И я смеялся, и смеялся… И это было мило.

В душе, чувствуя поток воды на своем теле, я фокусировался на ощущении воды на моей коже и пытался пережить что это было осознавать это, не как воду на коже, но просто как обнаженное, неопосредованное ощущение само по себе. Потому что Рамана сказал мне искать себя, я пытался выяснить что это было – осознавать это ощущение. Это все, что я пытался делать, искать себя, выяснить как искать себя пытаясь делать это. Я искал субъекта. Что я есть на самом деле? Что это, что чувствует ощущение воды на плоти? Что это, что воспринимает это как воду, а то, как кожу? Что это, что видит эти мысли? Откуда приходят эти мысли? Что есть мысль? Как мне уловить это?

Однажды в душе (я никогда не забуду это, пока я жив), я намыливал свою подмышку и смотрел вовнутрь, пытаясь получить прямое переживание переживателя. Кто чувствует это? Кто чувствователь этого? Что это есть – осознавать это? И внезапно, без какого-либо предупреждения, я увидел, без какой бы то ни было возможности ошибки, то, что Рамана называет взрывом я-мысли из ничто. Я внезапно, неожиданно, неоспоримо распознал это как действительное чувство того, чем я всегда думал, что являлся. Оно возникало из ниоткуда, ни в чём, как первая искра взрывающейся петарды в фейерверке, взрываясь в темное и пустое небо, стремясь наружу, цветя и искрясь – горящий душ воспоминаний и намерений и ожиданий, сюжетной линии того, что я делаю и почему, и что я собираюсь делать и почему, и всего остального.

Цветущее и ветвящееся, расцветающее и затем исчезающее в том же самом ничто, из которого появилось, и откуда затем появилось почти немедленно другое «я», другой рассказ истории меня. И это было так мило и так разительно, с таким поразительным духовным озарением, и пониманием, и подтверждением, и облегчением, что поток слез побежал по моему лицу, благословенно спрятанный от других крутых заключенных в душевой водой, текущей из душа.

Ничто из этого не значит ничего. Ничто из этого не имеет ничего общего с целью самоисследования. Чудо видения того, что эго не может умереть, великолепие видения рождения-смерти-перерождения я-мысли, год блаженства, коллапс блаженства, месяцы ада, ничто из этого не значит ничего.

Моя цель в донесении до вас этой духовной мелодрамы не в том, чтобы сказать, что молотить вслепую вокруг как делал это я - это правильный метод осуществления самоисследования, но скорее показать вам плохим примером, что самоисследование непобедимо. Вы не можете делать его неправильно. Не важно как плохо вы будете его делать - когда намерение выяснить, чем вы являетесь, вступает в игру, самоисследование неизбежно приводит вас домой.

Видите ли, я думал что знаю, о чем говорит Рамана. Я думал, что я понимаю, что он имеет в виду, когда говорит о я-мысли, о Я-Я, избавлении себя от лжи и так далее. Я думал, что понимаю, что он обещает, когда говорит о самореализации. И даже когда он настаивал, что самореализация не является, и не может быть чем-то новым, что она не может быть никаким новым состоянием я знал лучше. Я знал, что «естественное состояние» о котором он говорит будет абсолютно свежим и новым, состоянием неведомым для тех из нас, кто пойман в паутину невежества и тоски, и цепляния, и сопротивления. Я знал с абсолютной уверенностью что реализация означала конец тоске, и цеплянию, и сопротивлению, прояснение джунглей интеллекта и ощущений, которыми является человеческая жизнь. Когда я отчаянно искал себя, я знал как это будет когда наконец я увижу истину, сияющую во тьме, и я знал что все замешательство и неведение испарится в утреннем солнце.

Как мог я даже возможно предположить что цепляние и сопротивление, замешательство и неведение, и тоска по счастью не нуждались ни в каких действиях по их поводу? Я думал, что ложное убеждение вызывало эти вещи, и что в его отсутствии эти вещи исчезнут, а ясность возобладает. Я думал, что избавление себя от этих обременительных состояний и переживаний и есть цель самоисследования.

Но страдание человеческой жизни на самом деле не имеет никакого отношения к состояниям замешательства и невежества, актам цепляния и сопротивления, переживанию тоски по счастью; не имеет ничего общего с болезненным замешательством, которое составляет такую большую часть человеческой жизни, ничего общего с тошнотворными входами и выходами в хорошие состояния и плохие. Все эти вещи, все эти состояния, хорошие, плохие и нейтральные – только истории о вас, попытки объяснить и показать вас вам. Когда в конце-концов они видятся как таковые, они также ясно видятся как неспособные причинять вред или помогать.

Но как я мог знать это, пойманный как я был, в убеждение что история обо мне была мной, и что мое счастье, самое мое существование зависело от хорошего исхода истории?

И все же, несмотря на лучшие мои попытки саботировать метод Раманы, лекарство сделало свою работу.

Было бы полезно думать о самоисследовании как о лекарстве, чем-то вроде антибиотика, который принимают для лечения инфекционной болезни. Если вы больны инфекционной болезнью, вы пойдете к врачу. Вам дадут рецепт на антибиотики, и скажут принимать четыре раза в день в течение четырнадцати дней. Вам скажут, чтобы вы обязательно приняли все прописанное, даже если вы почувствуете себя лучше раньше, чем через четырнадцать дней.

Самоисследование заключается в том, чтобы просто смотреть на себя прямо, смотреть на простую, невозможную для отрицания здесьность вас, смотреть на обнаженное переживание бытия, не ожидая от этого ничего, и ничего на это не проецируя. Это бытие, это чувство присутствия – это вся истина вас. Оно постоянно, неизменно, никогда не отсутствует. Оно всегда было фоном каждого мгновения вашей жизни. Оно присутствует во сне, бодрствовании, мечтах, работе, игре и мысли, оно здесь когда вы хотите чего-то и когда нет. Оно такое же самое в этот момент, как когда вам было тринадцать, и три, или тридцать. Это то, что делает для вас невозможным отрицание того, что вы есть. Это единственная истина, которая есть, и смотрение на истину - это лекарство, которое разрушает ложь, что вы есть ваша жизнь.

Теперь, вам нужно принимать это лекарство не просто три или четыре раза в день, но абсолютно так часто, как вы будете помнить делать это, и курс лечения этим лекарством – до конца вашей жизни. Но вы вскоре увидите, и постепенно поймете, что смотрение на реальность себя это то, чего вы хотели всегда, со дня своего рождения. И соответственно, у вас не будет никаких проблем с тем, чтобы помнить о возвращении к этому источнику, чтобы пить эту воду, это лекарство.

Когда вы принимаете антибиотик с тем, чтобы излечить инфекцию в теле, вы не знаете в точности что происходит в течение курса лечения. Вы не можете увидеть или почувствовать постепенное отравление и смертельные вопли микроорганизмов, которые вторглись в ваше тело. Вы напрямую не осознаете биологические процессы исцеления, которые раскрываются по мере того, как хватка болезни ослабляется с умиранием её причины. Вы только знаете, что постепенно, понемногу по чуть-чуть, вы чувствуете себя лучше, чем прежде, с каждым днем.

Также и с самоисследованием. Не ожидайте никаких мгновенных сдвигов в перспективе или состоянии, поскольку это не то, что приносит вам истина. Истина – не что-то новое, и истина приносит лишь истину, и забирает у вас ложь, которая является единственной причиной вашего страдания. Может быть много переживаний, хороших и плохих, в то время как умирает ложь и вместе с ней чувство нужды контролировать вещи, но они не имеют никакого значения. Постепенно, по чуть-чуть, вы будете чувствовать себя лучше и лучше каждый день, безотносительно к тем переживаниям, которые будут приходить и уходить в вас. И, в конце-концов, вы будете в мире со всеми ними. Как всегда и были.

Ожидайте, что эго будет продолжаться, и вместе с ним история вашей жизни. Но они будут значить все меньше и меньше для вас, они потеряют чувство отчаянной важности для вас. Эго, в конце-концов, не является проблемой. Ложь, что эго это вы – вот единственная проблема.

И помните всегда: вы не можете делать это неправильно. Все, что требуется, это твердое намерение смотреть на себя прямо, когда бы вы ни могли, и все остальное будет улажено само по себе.

Это все, что можно увидеть как сколь что-либо ценное в моих неуклюжих усилиях. Со всей моей глупостью и склонностью к драме, все, что я делал с тех пор, как обратился к самоисследованию, непреднамеренно приводило меня лицом к лицу с прямым переживанием себя, истины себя, снова и снова. И это было только это, никогда не то, что я думал о происходящем, что со временем уничтожило ложь, что я есть моя жизнь. Не важно что я думал о происходящем - я повторяющимся образом, сам не зная о том, смотрел на себя снова и снова, и только это забрало у меня ложь.

Я продолжил исследование. Я продолжаю его и по сей день, и ожидаю, что оно будет продолжаться до моего последнего вздоха. Со временем, моя вера в историю уменьшилась и теперь кажется исчезнувшей полностью. Я не могу сказать, что в какой-то определенный день я нашел освобождение, или что в некоторый день я пробудился к вечной свободе без условий. В действительности, никогда не было момента когда бы я не был тем, чем являюсь. И что я есть - это ни что иное как несомненный факт бытия, которое есть вечная свобода, и мир, и любовь.

Что касается самой истории, моей жизни, то она определенно изменилась. То, что было тяжелым и жестким, стало мягким и легким, что было горьким стало сладким, что было угнетенностью стало удовлетворением, и что было цепями стало вечной, сияющей свободой без условий. Но в действительности, это всегда было так. Обстоятельства были (и сейчас есть) иногда тяжелые и иногда легкие, иногда сладкие и иногда горькие, иногда с недостатком, иногда переполненные, иногда судорожные, а иногда открытые и свободные. Но жизнь сама по себе никогда не была ничем иным, чем инструментом, через который я получаю вкус себя. Вся жизнь есть это. Весь космос и все пространство и время есть это. Каждая хорошая мысль и каждая плохая мысль, каждое альтруистичное действие и каждое эгоистичное действие, каждый момент ясности и каждый момент темного замешательства это нить в этой бесконечной, вечно плетущейся ткани бытия.

Что наиболее чудесно изменилось так это то, что в отсутствие веры в то, что я это моя жизнь, в отсутствие какого бы то ни было убеждения по поводу того чем я являюсь или не являюсь, энергия агрессии, и ненависти, и предательства которая естественно проистекает из ложного убеждения о себе, испарилась. Ничто не в опасности здесь. Ничто из того, что происходит здесь, не касается меня, ничто не забирает ничего у меня, ничто не добавляет ничего ко мне и не меняет меня абсолютно никак. Это всегда было так, и только убеждение что я есть моя жизнь, что я есть вообще что бы то ни было, делало так, что казалось иначе.

Если бы у меня было какое-то прямое, практическое руководство в осуществлении самоисследования, мой поиск мог бы быть короче, более прямым и менее мелодраматичным. Но без моих ложных шагов и замешательства по поводу того, что же ожидалось от меня в плане делания, я мог бы никогда не увидеть, что то, что я думал о том, что я делаю, было неважным. Без моих глупых усилий увидеть я-мысль, стать я-я, избавить себя от эго желанием чтобы оно умерло или видением того, что оно иллюзия, я бы скорее всего никогда не увидел как совершенна простота самоисследования Раманы. И я мог бы никогда не оказаться способным сказать вам, что неважно что вы можете думать о том, что делаете, или по какой причине вам кажется вы это делаете, неважно что вы можете думать о том, что вы получите или потеряете от этого, если вы просто будете смотреть на себя, когда бы это ни пришло вам на ум, все остальное уладится само по себе.

В конце-концов, если вы верите в то, что являетесь хоть чем бы то ни было, будь то самая маленькая, самая ограниченная, самая незначительная, безнадежная, бесполезная вещь во всем творении или вечное, бесконечное, сияющее, лучащееся Сознание как таковое, основа и источник всего творения, или что бы то ни было посередине, вы будете страдать и пытаться защитить, расширить или уменьшить историю о себе.

В конце-концов, истина – единственное, что имеет значение, и истина вас всегда здесь, неоспорима и в любой момент доступна вам во все мгновения и обстоятельства. Просто посмотрите на себя в этот момент и вы увидите.

С любовью, Джон Шерман.
Перевод с английского Антона Саламатина.